Взято у http://paccbep4ok.livejournal.com/
Лет до шести в моей жизни главным человеком была бабушка. 22 декабря 1933 года арестовали папу. Из рассказов Инны узнала, что сразу же из Москвы в Бежецк приехала бабушка. Сшила мне из чего-то старого зимнее пальто, связала тёплую шапку и увезла в Москву.
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Жила она тогда в пригороде Москвы – Новогирееве, дачном посёлке, у своего четвёртого сына Виталия. От этой поездки в памяти только окно, а за ним темнота с массой движущихся огней. Приехали вечером. Очень хорошо помню соседку тётю Катю, она ждала нас, радовалась нашему приезду, была очень ласковая и красивая.
Помню, что на стене в комнате висела картина (репродукция). Позднее я познала её в альбоме Серова - «Девочка с персиками». А тогда я решила, что очень хорошо дядя Витя нарисовал тётю Катю.
В Новогирееве на 5-ом проспекте под №28 была выстроена дача для работников «Экспортльна». Большой участок с луговыми травами, двухэтажный дом, разделённый на две части. В каждой части два входа – парадный и чёрный, по две квартиры, в каждой две или три семьи.
У дяди Вити была одна комната с двумя окнами, у Морозовых две – большая с окном во двор и другим на веранду и маленькая с двумя окнами. Ещё была комната с одним окном – закрытая. Хозяева – Веверы были за границей.
С дядей Витей жила и младшая дочь бабушки Мария. Мы с Инной звали её кока-Маня, она была нашей крёстной матерью. Скоро бабушка мне сказала, что я уже большая и должна звать – тётя Маруся. Но прозвище «кока» осталось за тётей до самого переезда из экспортльновского дома в 1967 году.
С семьёй тёти Кати наши жили рядом ещё до Гиреева, в Салтыковке с 1928 года. Ниночка Морозова была старше Инны, её день рождения 13 декабря 1926 года. Ниночка была хромая, перенесла несколько операций, первое моё лето в Новогирееве Ниночка не ходила, лежала после операции и любила играть со мной. В комнате у нас была печка, две кровати, диван, стол, комод. Наверно был шкаф для одежды, но я его не помню. 
Посмотреть на Яндекс.Фотках
(в рукописном варианте в тексте есть рисунок расположения мебели в комнате)
Я спала с бабушкой. Она засыпала раньше меня. Тётя Маруся – на диване. Утром дядя и тётя уезжали на работу. Мы с бабушкой хозяйничали. У меня были очень слабые ручки, не разгибались пальцы. Поэтому бабушка всегда находила мне работу. Она мыла полы – я вытирала пыль везде, где доставала, был тазик, вода, тряпочка – я её выжимала, долго протирала перевёрнутые венские стулья, каждую изогнутую деталь со всеми щёлочками. Почти каждый день бабушка что-то пекла. Чаще всего – сочни. Из ржаной муки и воды делала тесто, раскатывала тонкие блины размером со сковородку, обжаривала в печке, в топке с одной стороны. Потом закладывала начинку – творог или картофельное пюре, складывала пополам и обжаривала уже по два полумесяца в обеих сторон. Для этого была сковорода с длинной ручкой. В топке же бабушка готовила обед в чугунках – был ухват с длинной ручкой. Ещё у печки стояла кочерга.
Манную кашу и кисель мне бабушка варила на керосинке в кухне. Стакан клюквы мы покупали на рынке. Я перебирала клюкву, вынимала соринки и палочки. Мне разрешалось толочь картошку для пюре, очищать от скорлупы варёные яйца.
Я очень любила смотреть, как бабушка ставит тесто "на дрожжах», значит, буду лепить что-то из теста. Пекла бабушка чаще сладкие пироги. Тогда я раскатывала ручками «палочки» для решётки, покрывающей начинку.
Бабушка всегда что-то шила или вышивала. Тётя Маруся рассказывала: «Приезжаем с работы – дома чистота, еда вкусная и Лёлька в новом платье, бабушка за день сшила».
Очень рано дала бабушка мне в руку иголку. Первый раз вдела синюю нитку, сделала общий узел на концах. Она сшила розовую юбку для моей куклы и велела по низу юбки вышить цепочку из косых крестиков. Показала два крестика сама, сказала главное правило: «Шей, чтобы иголка двигалась на тебя, а не от тебя». А если замечала, что я плохо держу шитьё, говорила свою присказку:
- Акуля, что шьёшь не от туля?
- А я ещё пороть буду.
После юбки – сразу показала, как делать крестики по канве. Потом мы вышивали рубашки сыновьям и зятьям бабушки. Она выкраивала косоворотки. Мы выбирали рисунки. Из комода доставалась стопа приложений к каким-то журналам, и мы подбирали двуцветные орнаменты. Мне бабушка давала вышивать полоски на рукавах, сама она вышивала ворот с планкой и узор по низу рубашки.
Бабушка не пела мне песенок и рассказывала перед сном всегда одну сказку. Это сказка о медведя с липовой ногой. Его песню она говорила нараспев: «Курлы-курлы нога липовая… Все в деревне спят и в лесу все спят… Одна бабка не спит – мою ногу варИт». Зато много рассказывала о детстве некоторых своих детей, о своём детстве. Дала бабушка мне правила поведения в квартире, во дворе. Я усвоила, что нехорошо перебивать разговор взрослых, некрасиво смотреть, как едят соседи, нельзя брать в руки чужие вещи. Нельзя брать у чужих гостинцы, нельзя никуда уходить с чужими людьми.
Бабушка никогда не сидела без дела, никогда не обсуждала с соседями других людей. С жильцами дома она общалась мало, а во второй половине дня (время полдника) ставила самовар, открывала окно и кричала: «Шура, чай пить!» Тогда к нам приходила из соседнего дома телефонистка тётя Шура и её дочка Женя, которая была на полгода младше меня. Мы с Женей играли, а бабушка и тётя Шура пили чай. Пили долго, бабушка ставила на стол варенье, чаще всего вишнёвое, и пирог или «пряженики», их я больше ни в каких семьях не встречала. Тогда бабушка много рассказывала о своей жизни в деревне, селе и городе.
Когда ещё живы были дядя Витя, тетя Надя и тётя Маруся, я слишком занята была учёбой, работой, хозяйством, детьми – и не расспрашивала их. А когда их не стало – спохватилась.
Бабушка родилась в деревне Максатихинского района Тверской губернии. Теперь я понимаю, что была бабушка из карельской семьи, об этом говорит масса бабушкиных пословиц и перечень кушаний, ею приготовляемых. Была бабушка единственным ребёнком у своих родителей. Название деревни не знаю, помню, что у бабушки был дом в деревне Слепнихе, который она продала, когда арестовали папу, а дядя Витя лечился от туберкулёза.
Родилась бабушка по старому стилю 20 июня 1864 года, по новому стилю 2 июля, именинница 6 июля. Агриппина Яковлевна, в девичестве Шумилова.
Венчалась 8 июля 1888 года с Михайловым Иваном Михайловичем. Встретились они в августе 1887 года, когда Иван шёл пешком на новое место работы – деревню Дымцево, назначенный учителем Дымцевского начального училища. Устал. Попросил у бабушки кружку воды и кусок хлеба. В доме только что испекли хлеб и сбивали масло. Груша (так звали бабушку) принесла молока, большой кусок каравая и масла. А через год Иван Михайлович пришёл свататься. Дымцево есть на карте и сейчас. Там они прожили до осени 1897 года. В Дымцеве у бабушки родились четыре сына.
Александр 29.10. 1889 г.
Сергей 15.03. 1892 г.
Леонид 31.05. 1894 г.
Виталий 27.01. 1897 г.
В октябре 1897 года Иван Михайлович перемещён учителем Сидорского начального училища. Сидорково – есть железнодорожная станция на ветке Сонково – Бологое и село, ныне посёлок городского типа. Там прожили до сентября 1902 года.
В Сидорокове родилась наша мама, Валентина Ивановна 27 января 1899 г. (День в день с дядей Витей через два года, по новому стилю 9 февраля.) И Дмитрий – 4 февраля 1900 г.
Недалеко от Сидоркова была усадьба господ Бестужевых-Рюминых. Когда Ивана Михайловича перевели в город Бежецк учителем Бежецкого приходского училища (с 28 сентября 1902 г.), семья купила у Бестужевых-Рюминых дом в Бежецке по Рождественской улице №8. Четвёртый дом от реки Остречины. В этом доме у бабушки родились:
Михаил 11.10. 1902 г.
Серафима 19.04. 1904 г. (02.05. н.с.)
Надежда 07.05. 1907 г. (20.05. н.с.)
Мария 23.07. 1910 г. (05.08. н.с.)
В этом доме наша семья жила до отъезда Инны в Бакуриани. После её замужества дядя Лёша (муж тёти Нади) по доверенности Надежды и Марии продал дом. Так исчезло наше «родное гнездо».
С бабушкой я жила до возвращения папы из лагеря бухты Нагаева (Магадана) в 1937 году. В шесть лет я вернулась в Бежецк. С бабушкой мы несколько раз ездили в Рыбинск к тёте Наде. В Бежецк бабушка приезжала к августу. Хлопотала по хозяйству, брала на себя приготовление еды на всех, кто в это время жил, приносила продукты с базара. Базарными днями в Бежецке были четверг и воскресенье. Если не было тёти Маруси. Бабушка стирала, гладила и катала бельё.
В августе собирала вишни и варила в большом медном тазу на плите перед устьем русской печки. Варенье разливалось в большие банки, не такие, как сейчас, цилиндрические. Измерялись они не литрами, а штофами. Вместо крышек завязывалась банка промасленной бумагой и бечёвкой. Варенье увозилось и в Москву, и в Рыбинск, и в Бежецке оставалось.
Когда вернулся папа, мама была уже тяжело больна. Ходячей я её помню в те годы, когда мы приезжали в Бежецк на лето и осень прихватывали. Летом бабушка заботилась о доме. То приходилось крыть крышу, то чинить забор. Дом постоянно требовал вложения денег, покупки материалов, найма рабочих. Ремонт в комнатах делала обычно тётя Маруся и дядя Витя. Тётя Маруся просушивала одежду, выстирывала бельё. Дядя Витя в день приезда сразу шёл на кладбище, приводил всё в порядок, красил ограду. Приезжала семья Передковых из Рыбинска. Всю еду на большую семью готовила бабушка. Никогда не звала никого себе на помощь, никогда не кричала, не ворчала, не жаловалась на какие-то болезни. Уже став бабушками, мы с Инной, вспоминая жизнь в Бежецке, не могли вспомнить, где в Бежецке спала бабушка. Мы вставали, - бабушка на кухне, ложились спать – бабушка на кухне.
Утром ставился самовар. Детям варились в самоваре яйца всмятку, их завтрак составляли ещё чашка чая и кусок хлеба с тонким слоем сливочного масла. Женщины пили только чай, мужчины что-то ели, вроде жареной картошки. Чай пили с сахаром вприкуску. Голубые куски сахарной «головы» щипчиками колола бабушка, надевая всегда чистый, выглаженный фартук.
Второй завтрак в 12 часов был более сытный. Бабушка что-то пекла, варила какао или для взрослых кофе с цикорием. Иногда варилась картошка в мундире, к ней – свежие или малосольные огурцы. Или подавалась каша. Для детей – с молоком. Обедали в 16 часов. Всегда был суп, часто, когда на огороде вырастал салат, его подавали в квадратной салатнице, приправив солью, сахарным песком, уксусом и сметаной. Второе блюдо бабушка готовила в русской печке. Я больше всего любила картофельную дрочёну – пюре с молоком и яйцами, запечённое в глиняной миске. К ней полагалась чашка холодного молока из погреба. Если второе было без молока, то на третье варили компот или кисель.
Вечером пили только чай. Иногда к вечернему чаю подавали варенье, иногда конфеты, иногда печенье. На вечерний чай приходили в гости подруги мамы или приехавшие тёти, знакомые и Борис Иванович Белобородов – наш квартирант, знаменитая для Бежецка личность – учитель математики. Пили чай долго, бабушка наливала чай из самовара, женщинам в чашки, мужчинам в стаканы с подстаканниками или просто на блюдцах.
За вечерним чаем разговаривали, вспоминали, рассказывали. Особенно хорошим рассказчиком была бабушка. Мы очень любили сидеть за вечерним чаем и слушать. За столом у нас и в Бежецке, и в Гирееве никогда не пели, не плясали, даже в праздники, и не пили спиртное.
Летом 1934 года в Новогирееве был пожар в экспортльновском доме. Сгорела наша часть дома. Днём, когда в квартире были мы четверо, я играла с Ниночкой. Она только что перенесла операцию на ножке и с постели не вставала. Тётя Катя и бабушка что-то шили в нашей комнате. Вдруг заметили, что на улице толпа народу и все смотрят на наш дом. Сначала думали, что школьники запускают воздушных змеев, а когда выглянули в окно, увидели пламя из окон нижнего этажа. Тётя Катя вбежала к нам, крикнула: «Лёлька, пожар, беги на улицу!». А потом стала кричать толпе: «Спасите больного ребёнка!». Я в коридоре столкнулась с военным, хотела бежать через «парадный» вход, но вспомнила, что без пальто мне на улицу выходить не разрешали. Я открыла дверь на кухню – там пламя и дым. Пальто висело у двери, я его схватила, закрыла плотно дверь и побежала через веранду по парадной лестнице. Военный передал Ниночку толпе и побежал за мной. Схватил меня на середине лестницы и вместе со мной упал вниз. Меня подняла телефонистка тётя Шура из соседнего дома, я не ушиблась, но были сильно ободраны о песок руки от ладоней до локтей.
А бабушка из окон выбрасывала вещи. Пожарные кричали: «Бабуся, уходи! Бабушка беги! Бабка спасайся!». А когда крикнули: «Бабка, старый чёрт, выйдешь ли ты, наконец!», бабушка выбежала, а через несколько секунд рухнула парадная лестница и веранда.
Меня увела к себе тётя Шура. Через несколько приехал взволнованный дядя Витя, видимо с телефонной станции сообщили в «Экспортлён». Какое-то время мы жили у тёти Шуры, а все взрослые – в сарае. На участке стояли два сарая по шесть больших отделений, метров по 12, квадратных. Нашими соседями были с одной стороны Морозовы, с другой – Степановы, с тремя детьми школьниками. У Морозовых сгорело всё, у нас только то, что было на кухне и в кладовке. Бабушка, выбегая, закрыла дверь, вещи были залиты водой, но не обгорели.
Тем же летом, наверное, поехали мы с бабушкой в Обираловку (ныне Железнодорожный). Там был роддом, где у тёти Маруси родился мальчик. Ходил в обираловку поезд с паровозом. До сих пор перед глазами у меня картина: поезд медленно едет, по насыпи бежит бабушка. Кричат высунувшиеся люди из окон. Меня держит за подмышки, стоящий на ступеньках чужой дядя. Вот бабушку перегнал другой дядя, и ему бросают меня. Он ловит на бегу, и мы вместе падаем. Я – сверху. Какие-то женщины приносят бабушке брошенную ею корзину с вещами для тёти Маруси. Поездка не состоялась. Бабушка подала меня, а сама не сумела забраться на подножку – поезд тронулся. Было бабушке 70 лет тогда.
Тётя Маруся вышла на работу, нас у бабушки оказалось двое. Помню, бабушка стирает на кухне в корыте бельё. Я сижу в комнате, если заплачет малыш – зову бабушку.
С бабушкой я жила до осени 1937 года, до возвращения папы из лагеря. Когда у тёти Маруси родилась Кира, они сняли «угол» в Перове. Хозяева отгородили фанерной стенкой часть комнаты с одним окном. Мы с бабушкой ходили к ним в Перово, путь был знакомый – в Гирееве не было бани, и мы ходили в Перово мыться. Бабушка везла меня на санках, я держала таз и сумку с бельём. Ехали по 5-му проспекту до пруда, поворачивали перед железной дорогой и проезжали большую территорию кусковского химзавода.
Комнатку перовскую помню. Кровать, стол, табуретка с примусом. Тётя Маруся кормит Киру сухарём, размоченным в чае и политым рыбьим жиром. Кира ест с аппетитом, а мне её жалко – я не люблю рыбий жир.
Осенью 1938 года я пошла в первый класс. Мама лежала в больнице в Калинине. Бабушка жила осень у нас. Я хорошо до школы читала и считала, только писала печатными буквами. Уроки делались быстро, и бабушка сделала мне замечание, что надо учить уроки и устные. Тогда я взяла букварь и начала читать страницу за страницей громко и с завываниями. Бабушка рассердилась и больше учёбы от меня не требовала. А когда пришла учительница Надежда Петровна и попросила рассказать, как «тихоня» классная ведёт себя дома. Разговаривает ли, бегает ли, балуется ли когда. Бабушка сказала, что я и бегаю, и прыгаю, и озорничаю. «Только и кричу: - Лёлька, перестань, Лёлька, замолчи!».
Летом бабушка приезжала каждый год. Когда я училась во 2-ом классе, а Инна в 5-ом, мы поехали в Москву на зимние каникулы. Жили в Новогирееве. Зима была очень холодная, детские мероприятия отменялись. Тогда шла финская война. Мы жили у бабушки. Много общались с Ниночкой Морозовой. Один раз были в театре Юного зрителя. Смотрели «Золотой ключик».
Следующая зима (1940-41) была для нас тяжёлой. Маме становилось всё хуже и хуже. Мы ждали бабушку, но она заболела гриппом. 3 марта папа пришёл с работы не в 16, как обычно, а в 12 часов. Я ушла за молоком (брали через день по литру на соседней улице), а когда пришла – застала рыдающую маму. Папе на адрес работы пришла телеграмма о смерти бабушки. Мама плакала, говорила, что бабушка всем нужна, что надо бы умереть раньше ей, чем бабушке. Мама просила папу отвезти меня на похороны, а телеграммы была без «заверенного факта». В это же вечер мы с папой выехали на поезде Горький – Ленинград до узловой станции Бологое. Ночью сделали пересадку на «Красную стрелу», поезд Ленинград – Москва. В Новогиреево приехали почти перед самым выносом. Я успела попрощаться с бабушкой. Это была для меня первая потеря близкого человека. Новогиреево без бабушки показалось мне таким чужим и неласковым. И вместо одной большой комнаты стало две маленьких. Летом дом опять сгорел и его перестроили. Ликвидировали парадный вход и общую веранду. К дяде Вите переехала тётя Маруся с Кирой, после того, как ночью 13 марта 1938 года арестовали Альфреда, мужа тёти Маруси.
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Дом 28 на 5-ом проспекте Новогиреева после перестройки 1934 г.(фото 60-х годов). Вход на второй этаж.
Похоронили бабушку на сельском кладбище у деревни Владычино, что была по другую сторону от платформы Новогиреево. В 1961 году, когда город Перово вошёл в состав Москвы, кольцевая дорога (МКАД) прошла между Владычиным и Косиным, кладбище оказалось на территории Москвы, его назвали Перовским.
В 1947 году там же захоронили урну с прахом дяди Вити, а в 2004 – тёти Маруси и Киры.
В 1980 году я ездила в Бежецк на похороны Сергея Николаевича Георгиевского, свёкора моей сестры Инны. Он был заслуженным жителем города Бежецка. Работал завучем и директором педучилища, зав. Районо. Участник Великой Отечественной войны, прошёл от начала до конца. Город прощался с ним в клубе АГО сутки. Когда я дежурила там, пришёл прощаться Борис Иванович Белобородов, живший у нас с 1933 года до ухода на фронт в 1943. Борис Иванович мне много говорил о бабушке. Он уважал её за мудрость. Говорил, что она многому его научила, тому, чего не получил он, выросший в зажиточной купеческой семье.
Перово
Новогиреево
Музеи
Общие
Карты разных лет
